В вечер Великой Субботы, 19 апреля, в переходный час между тенью гроба и светом Воскресения, в храме святого Иова Почаевского была совершена Вечерня с Литургией. Согласно древним уставам, это — первая служба Пасхи, вход в Светлый Праздник через евангельское восприятие истинного торжества.

Великая Суббота: Литургическая онтология Предвкушения

Великая Суббота занимает уникальное место в Пасхальном Триденствии. Она — день безвременья, в котором соединяются смерть и жизнь, мрак ада и сияние Воскресения. Уже в древней литургической практике Иерусалима, отраженной в «Паломничестве Эгерии» (IV в.), именно на Великой Субботе совершалось первое крещение «елицы ко просвещению» — таинственное совлечение ветхого Адама и облачение в Нового — во Христа Воскресшего.

Вечер Великой Субботы — это не просто граница между смертью и жизнью. Это точка тишины, в которой звучит громогласная победа. Именно в этой тишине, исполненной литургического напряжения, совершается вход в Пасху: не через внешний торжественный шум, но через глубинное соучастие в Теле Того, Кто был мертв и вот жив во веки веков (Откр. 1:18).

В нашей малой общине, где глас молитвы звучит скромно, а свечи горят перед самодельным аналоем, Пасха совершается не менее полно, чем в мраморных храмах с золочеными куполами. Потому что полнота Литургии не измеряется числом, но реальностью присутствия: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20). Христос воскресает — не как сказания прошлого, предания старины глубокой, но как ныне свершающаяся Тайна, в которой каждая душа становится свидетелем пустого Гроба.

Восхождение к Свету: Паремии Великой Субботы как метафизика Перехода

Паремии этого дня — не просто подготовка к Пасхе. Они — иконы онтологических изменений, через которые проходит тварный космос, соприкасающийся с вечной энергией Воскресшего.

Чтение в церковном собрании ветхозаветных паремий предшествует провозглашению Пасхального Евангелия. Мы ограничились чтением трех из пятнадцати положенных отрывков. Это решение продиктовано не только пастырской рассудительностью, но и литургической логикой: как свидетельствует историческая литургика, полное чтение паремий связано с наличием оглашаемых в течение Великого Поста и совершаемым над ними патриархом Таинством рождения в новую жизнь во время этих чтений. Однако и в сокращенной форме чтения остались живым голосом богодухновенного Писания, открывающего таинство Воскресения как исполнение Закона и пророков, а их объем заставил поволноваться нашего брата Гастона-Киприана, которому досталась честь их провозгласить.

Бытие 1:1–13: Творение как пасхальное прообразование

Первая паремия — о начале. Но она не только о космологии. В контексте Великой Субботы она раскрывается как эсхатологический пролог. День один — не просто первый из дней, но день Единства, в котором творится свет, предвосхищающий Свет Воскресения.

Каждый день творения — литургический акт. Бог говорит — и является. Это перволитургия, в которой Логос становится причиной бытия. Но именно в третьем дне — растениях, сеющих семя — прозревается типология смерти и воскресения: зерно, падшее в землю, должно умереть, чтобы принести плод (ср. Ин. 12:24).

Творение — это не только акт начала, но и пасхальный замысел. Оно движется к своему телесному теозису — через смерть Творца в теле.

Иона 1:1–4:11: Сошествие в киты адовы

Книга Ионы — архетип Христа. Иона сходит в глубины, облачается в смерть, но «из чрева ада» взывает к Богу. Это уже не просто пророческий рассказ — это литургическая анагога, в которой Церковь созерцает сошествие Христа во ад.

Три дня Ионы во чреве «кита»— знак трехдневного покоя Спасителя во гробе. Но книга Ионы полна парадокса: даже после спасения пророк остается недовольным. Эта напряженность между справедливостью и милостью — та же, что и в стоянии у Креста: почему праведный страдает, а грешнику даруется жизнь?

Ответ — в пасхальной тайне: милость Божия превосходит человеческое правосудие. «Не хочу смерти грешника» (Иез. 33:11). Пасха — не возмездие, а переворот порядка.

Даниил 3:1–88: Печь не опаляющая

Отроки в пещи — типология Христа и трех дней гроба. Пламя — смерть, но ангел — образ Святого Духа, поддерживающего Сына в аду. В огне они остаются живыми: не горят, ибо Истина нетленна.

Этот текст — хвалебная литургия во аде. Даже в горниле смерти возможно славословие. Именно это исповедует Церковь в Великую Субботу: смерть не может заглушить гимн жизни.

Стихиры Великой Субботы говорят: «Ад, встретив Тебя, сокрушился…». Это момент эсхатологического судорожного отступления — когда даже смерть не может устоять пред Богом Жизни: «Господа пойте и превозносите Его во веки!»

Римлянам 6:3–11: Крещение как смерть и воскресение

Апостольское чтение объясняет все прочитанное в терминах литургической антропологии: мы «погреблись с Ним крещением в смерть». Это не метафора. Это мистический реализм. Крещение — не просто символ, а реальное соучастие в смерти Христовой.

Здесь открывается суть Пасхи: мы не просто празднуем Воскресение Христа — мы в нем участвуем. Литургия не вспоминает, а воссоздает. И как ветхий Адам был изъваян из земли в начале, так Новый Адам — Христос — исходит из Гроба, принося Жизнь всему творению.

Матфей 28:1–20: Теофания Воскресшего

Евангелие Пасхи — это не просто рассказ, но откровение. Христос восстает «в первый день недели» — в день нового творения. Жены-мироносицы — первые свидетели новой реальности, в которой смерть уже не владычествует. Они поспешили ко Гробу Распятого сразу после захода солнца в субботу, когда по иудейскому времяисчислению начинается другой день: на что они надеются? чего они ожидают? — мысли их пока еще о земном: о камне, закрывавшем вход в погребальную пещеру, о бальзамах для Умершего ради совершения положенных Законом обрядов…

И вот — явление ангела, трепет стражей, молния Воскресения — космический катаклизм. Но самое удивительное — «радость с великим страхом». Это язык теофании: человек встречает Бога в Славе и не может вместить увиденное.

А за всеми этими событиями следует Великое Поручение — апостолы послаются в мир: идти, крестить, учить. Пасха — не завершение, а начало новой жизни: «наш Пасхальный Агнец — Христос, закланный вместо нас».

«Восстань, о Боже! Восстань и суди народы!» — обновление мира 

Когда после чтения Апостола раздалось пение «Воскресни, Боже, суди земли», храм как бы содрогнулся в торжественной перемене: с него были сняты багряные одежды скорби, и он облекся в свет – как знак того, что «плачь претворился в радость».

И наш священник, до этого момента облаченный в траур Великой Субботы, переоблачился в белые ризы — символ торжества Жизни над смертью. Сразу за этим прозвучало Евангелие от Матфея (Мф. 28:1–20), читаемое уже с пасхальным возгласом, как провозглашение того, что Христос воистину «воскресе, яко же рече».

Хлеб и вино: икономия встречи

После Литургии Великой Субботы были благословлены хлеб и вино. Этот жест — не просто милость для телесно изнемогающих от поста (а пост, как мы знаем и практикуем, — это полный отказ от пищи). Это — литургическая икона Трапезы. Здесь мы не просто насыщаемся пищей, но прикасаемся к образу эсхатологической Трапезы Царствия.

Хлеб, умноженный в пустыне, был прообразом Логоса, питающего Свою Церковь. Вино, «веселяющее сердце человека» (Пс. 103:15), — символ радости, уже не земной, но эсхатологической, рождаемой от встречи с Живым Богом. Благословение этих даров — не вне евхаристического контекста, а внутри него: как продолжение и развертывание пасхального Таинства в жизнь мира.

Тайна «малых»

Совершая первую Пасху, мы почувствовали, что «с нами был Христос» — не как воспоминание, но как Он Сам, «Тот же во веки» (Евр. 13:8), входящий в закрытые двери, как некогда — к ученикам.

Скромность общины не умаляет силы Воскресения. Напротив, именно в немощи возрастает благодать (2 Кор. 12:9). Великая суббота напоминает, что Церковь начинается не с толпы, а с Гроба, где никого нет — кроме Бога, упраздняющего смерть. Ибо из пустоты рождается полнота.

Так и малая община становится местом теофании. Там, где нет суеты, легче услышать шепот Вечности. Там, где не звучат громогласные хоры, слышно дыхание Духа.

Пасха как бытие во Христе

Пасха — не событие. Она — способ бытия. Воскресение не произошло в прошлом, но совершается в Литургии. Каждая анафора, каждое возглашение «Христос Воскресе!» — это не повторение, а вступление в реальность вне времени.

Мы «уже начали праздновать Пасху» — не как акт памяти, а как приобщение. Церковь не просто «помнит», а «воспоминает» в евхаристическом смысле: делает явным и действенным. Поэтому даже в тишине, даже среди двух или трех — совершается Тайна Царства.

Радость как свидетельство

Псалом 117 взывает к нам: «Сей есть день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь!». Это онтологическое утверждение: День Воскресения — сотворен как новая форма бытия, как радость, побеждающая страх, как ликование, попирающее ад.

В нашей общине эта радость была тихой уверенностью. Мы вкусили от Хлеба и Чаши — и чувствовали: Господь жив и Он среди нас. Это — свидетельство, которое не требует слов. Радость Пасхи — это сам Христос, Который стал нашей Пищей, нашей Жизнью, нашим Светом.

Мы вошли в Пасху, и Пасха вошла в нас. Это — начало. Но оно уже содержит конец, ибо в каждом «ныне» Литургии свершается предвкушение «присно» Царства.